Алексей Ильинов

Miр наш отражается в зрачках погибших ангелов…
Возможно что-то, не подлежащее внятному рациональному объяснению, побудило меня покинуть эти постылые стены, переполненные непрекращающимся шумом и излишне бурными эмоциями. Да и что я мог забыть среди розоватых невзрачных обоев, наклеенных явно в спешке (дабы «сдать объект в срок»), лестничных клеток, прокуренных до последней треснувшей плитки заплёванного пола, и сырых каморок туалетов? Ступенька за ступенькой, проём за проёмом – и вот уже снаружи гудит вечерняя улица, погружённая в звериные сумерки, чередующиеся с горелой сальной вонью из цехов отдалённой мыловарни. «Чудовищный город, бесконечная ночь!», - совсем в духе экстремальных бдений юного Артюра Рембо. Напротив маячат аршинные буквы рекламы очередной шоу-премьеры – «Апокалипсис». Символично. Особенно накануне его прямой трансляции… В витринах всё то же самое, что и было вчера, и позавчера, и поза-позавчера – свиньи, свиньи, свиньи. Плюшевые, пластиковые, резиновые, на календарях и открытках, на лицах и в суррогатах душ. Игрушечный Санта-Клаус, раскрашенный в отвратительные карминные цвета, добродушно хохочет «Хо-хо!» у киоска и звонит в посеребрённый фальшивый колокольчик. В киоске продают какую-то никому не нужную дрянь. И, конечно же, её покупают к предстоящему празднику – несут большущие вместительные коробки, шуршат размалёванными саванами пакетов, бестолково переговариваются по сотовым и расплачиваются кредитками и наличными. На книжном развале пусто и скудно. Замерзающие продавцы бомжеватого вида, кутающиеся в замызганные куртки и балахоны на «все-времена-года», кого-то, вроде бы, напоминают – то ли тряпичных кукол, беспощадно изъеденных молью, то ли чей-то плохой и несбывшийся сон. И ассортимент всё тот же – потрёпанные футляры-обложки и пергаментно-желтоватые страницы с неприятно тяжёлым запахом лекарств и шкафной пыли. Даже не книги – сморщенные куколки-тела стариков, тихо доживающих свой недолгий и несчастливый век где-то на задворках панели… О, нет! И на сей раз не обманете словесной трухой! Прочь, прочь… в пыточный пенал уходящей на закат маршрутки.
Путешествие от остановки к остановке. Из одной заданной точки к другой. И так до бесконечности. Пока лента маршрута не оборвётся, распавшись на два отрезка – «до» и «после».
…А всё-таки мне удалось пробраться к заветному озерку с непрозрачной тёмной водой. И ангел был тут же – такой же матово-чёрный, молчаливый, с невидящим взором, растворённым в густом сиропе неживой темноты. И костлявые деревья тянули к небу колючую проволоку скрюченных в ревматических судорогах лап-ветвей, словно пытаясь защититься от чего-то волчьего, оголодавшего, готового наброситься на праздную, утратившую бдительность, жертву.
- Молчишь? Знаешь, а я ведь уже как-то привык к тому, что ты постоянно молчишь… Впрочем, ты вполне можешь и говорить со мной каким-то иным образом, но я просто-напросто не понимаю тебя. Ведь язык твой не схож с привычными нам мозаиками букв, слов, фраз, оборотов, существительных, прилагательных, глаголов, спряжений, наклонений… А я либо оглох, либо, увы, не дано. Скорее всего, последнее… Ибо нужно обладать особым даром, чтобы понять каменную исповедь… Обнаружить незримые плоскости, уровни и подуровни различения.
Когда ангел появился здесь, у этого озерца, кто запрятал его в толщу камня? Быть может во время той, легендарной Зимней-Войны-На-Небесах, чьи образы запечатлены в строгих линиях гравюр, в суровых блиндажных балладах и поминальных молитвах? Бывало, скрываясь ото всех в потаённых уголках леса, где невозможен даже одинокий звук или шорох, я находил её характерные признаки – обвалившийся бруствер окопа, проржавевший насквозь походный котелок, сломанный штык, полуразложившийся сапог, обрывок карты и снарядные гильзы, забитые землёй и червями.
Ангел… Рёбра сломанных, но так и не покорённых, крыльев, проросшие сквозь толщу спины, глубокие, провалившиеся вовнутрь, резко очерченные глазницы под монолитным куполом солдатской каски, литые кулаки, сжимающие крестовину прямого, словно луч, меча, подножие, наполовину утонувшее в рыхлой гнили листвы и хвороста… Вода неподвижна, холодна и неуютна. Разве что случайная хрупкая веточка иногда осмеливается потревожить её мертвенно-сонный покой – круги медленно расходятся, волна мерно ударяется о препятствие низенького бережка и тотчас же отступает, возвращаясь к исходной точке. Ангел следит за ней. Я это точно знаю…