Когда же снова напрягутся мышцы и горячий воздух войны хлынет в легкие. Когда нож, задремавший в кожаных ножнах, снова вольется светлой железной полосой в ладонь, прикипев к линиям кожи, и пронесется над асфальтом, добавляя в органное великолепие боя змеиный свист разрезанного надвое северного ветра. Пятна солнца и синие облака полутьмы проплывут по его лезвию, от острого жала до рукояти, украшенной железным крестом и вырезанными буквами, в узких выемках которых спит засохшая кровь. Когда он рванется вперед, дитя германского завода и воспитанник русской витрины, взлелеянный ласковыми руками небритого продавца, понимающего толк в пластических формах металла, и рассекая плотную ткань, погрузится в родную стихию мышц и вен, наполненных судорожным артиллерийским боем сердца. Вынырнет, и рукоятью ударит по затылку, вбивая противника в темноту разливающейся ночи. Августовская ночь, спящая на белой перине речных туманов и вдыхающая аромат падающих вишен. Дремотные огоньки деревни за поворотом шоссе, и ветер, овевающий неизвестных солдат России. Нож ныряет вниз, и обретая зримую форму среди неясных видений, летит на огонь хлещущего свинцовым дождем автомата. А после жестокой схватки нож скользнет в землю Родины, где сыпучий легкий грунт впитает залегшую в его бороздах кровь, и, очищенный и освященный, займет свое место в ножнах, под пятнистой курткой, двигающейся в боевом танце войны. Он будет открывать консервы с тушенкой и резать хлеб на коротких привалах, срезать цветы засохшего сада для девушки, оставленной у облупленного забора провинциального городка. И когда закончатся патроны, сольется со сталью взгляда в едином порыве смерти.