ришёл некий в посёлок и говорил с людьми от имени Бога. Сказал: кто не осквернится с женщиной в земной жизни, тот унаследует вечную жизнь в Раю, где будут ублажать его семь десятков очаровательных фурий. Мужики послушали, пожали плечами и разошлись. Была пора сенокоса - тут не до болтовни. Но один молодой правоверный долго ещё беседовал с говорящим от имени Бога. И уверовал в учение его. И прожил всю жизнь, и ни разу не осквернился с жёнами, как учил кто-то от имени Бога. А когда хотелка разбухала от вожделения, он снимал напряжение, трахая ишака. И попал правоверный в Рай. И обрёл вечную жизнь. Но вместо прекрасных фурий, в Раю его встретили семьдесят роскошных ослиц.
Чабаны знали ещё много забавных историй. Дрон Бутылкин принёс фруктовых джусов, хотел было угостить местных, но чабаны посмотрели на него как на умалишённого и достали флягу горилки. Так и сидели у костра, да травили байки.
- А вот ещё случай был, в одна тыща девять сотен шешнадцатом годе... - начал чабан, разливая горилку по стаканам.
...Ефим промышлял зверя в глухой тайге и вторую неделю не возвращался в деревню. Ночевал в избушке, какову сколотил из лиственницы, да покрыл еловым лапотником. Хоть и скосоёбенная избушка вышла, но тёплая. Да ишо ключ по зиме незамерзающий бил рядом на поляне, а из него ручей тёк, змеился меж сугробов аж до самого края Земли. Говаривали, что там, где начиналось царство Аида, заканчивал резвиться ручеёк тот. Да, речь-то не о том.
Ешо с вечера, когда Ефимка устраивался ко сну, мучило его какое-то странное беспокойство, предчувствие чего-то эдакого. Так и есть: поутру как шарахнет! Ефимка как сиганёт с лежанки, да башкой своей глупой как шандарахнется о перекладину, домишко-то махонький. А ему-то снилось небось, что он дома в хороминах своих. В деревне-то он себе хромину отгрохал: ого-го! Мужик-то вообще он хозяйственный, хоть и вёл себя всё время словно впавший в сатурнилову ересь. Но да не об этом речь-то щас.
Вскочил Ефим, спросони жалом водит - ни хрена не понимает. В прочем, это его обычное состояние. Кинулся ошалело к оконцу: за оконцем грохот дикий, вой зловещий, иные звуки нечеловечьи. А в оконце-то не видать ничаво: оконце-то из пузыря бычьего сделано; стекло-то ставить - денег стоит.
Ну тада Ефимко-то шасть из дому. Тока двуствольное оружье с собой и прихватил. Ружьё знатное, немецкой работы. Покойный граф Рыгалов Ефимке то ружьё подарил, когда после охоты на косулю, восемь сотен пятьдесят граммов первача в едину харю выкушал. Ефим-то и рад. Граф на утро протрезвел, снегом умылся, "отдай, - говорит, - ружьё взад, оно денег стоит больших". А Ефим ему: "ты мне задарма вчерась подарил, вот те и не отдам!" И не отдал. Но, да и не о ружье-то, знамо, речь. Ружьё-то как раз Фимке в пору не пришлось.
Выпрыгнул, значить, Ефим на улицу, смотрит: пожар - не пожар, огонь - не огонь, зарево округлое в полнеба, да сполохи, сполохи кругом белые. Ефим нос свой везде сунуть любил - мозгов-то нет, так и тут: на лыжи встал, да вперёд к зареву. И барбос егонный за ним - не-то Трезорка, не-то Жужа, собака белой благородной масти, сейчас и не вспомнить уже.
Километров с четверть сотни отмахали: кругом деревья с корнями повыворочанные, кусты из земли выдернутые, зверьё дохлое, птицы мёртвые, жаром неведанным ополённыя, да так, что хоть сейчас же к столу подавай! А гарью-то и не пахло, да и стволы дерев не обуглены, значить пожару-то не было.
Тут тайга словно расступилась, стала пред Ефимом огромная поляна, а по центру той поляны...
- Избушка на ногах курячьих?!.. - Дрон Бутылкин был не слабый мужик: косая сажень в плечах, грудь колесом, для городского - парень видный. Однако, тягаться с лужёными чабанскими глотками в искусстве распития виноводочных изделий был не в силах. Изрядно захмелел, настолько, что позволил себе перебить рассказчика. Что неблагоприятно скажется в дальнейшем на его рейтинге.
- Мозги у тебя курячьи, - Ответил чабан и продолжил, - По центру поляны яма была...
...Размытые границы огромной поляны еле проглядывались в напряжённой тишине солнечного зимнего дня. В центре поляны виднелась огромная воронка. Ефим пошёл ближе. Внезапно ему стало не по себе: голова закружилась, к горлу подошёл комок тошноты.
"Ни когда такого не было... Неужто... Неужто старость подкрадывается. Прошёл-то ведь поди ничего, километров тридцать, не больше..." - думал Ефим, когда Трезорка взорвался вдруг отчаянным лаем. Яростный лай собаки, оглушительный в этой напряжённой тишине, заставил Ефима прийти в себя от внезапного головокружения. Ефим подошёл к краю воронки, да так и застыл с открытым ртом...
- Это была пещера шестикрылого Ургвара, дикого и злобного зверя. - Икнув, резюмировал Дрон Бутылкин и потянулся за фруктовыми джусами.
- Дурень ты пьяный, - Отозвался чабан, - Выучали вас в городе наукам разным, да лучше б ханку жрать научили бы по-человечьи. Закусил бы. Жуй, вон, кнедлик, и рот свой не раззявь, когда старшой гутарит.
...В яме, в снегу и в грязи, в опалённых лохмотьях лежал младенец. Лежал молча уставившись в небо своими необыкновенно узкими глазами. Ефимка, поначалу решил что дохлый. Дотронулся до дитятки пальцем, да сразу одёрнул: тушка у мальца горячая была, всего Цельсия не хватит жар такой замерить. Живой. Схватил тады Ефимка мальца узкоглазого, да дёру до хаты - боялся, что околеет тот дорогой. Да только, говориться так: "дал дёру". На деле то он ноги еле переставлял, до того плохо ему было. Шёл до деревне, конечно, быстро как только мог. Да вот мог-то он слабо - шёл тяжело, с одышкой, часто останавливался передохнуть. А мальца, чтоб не змёрз, в шкуру убитого ранее песца завернул. Крупный раньше тут у нас песец водился, не то что ныне. Сейчас-то откуда жь крупному песцу-то взяться, когда химфабрику воткнули посерёд леса. Но не о писцах речь. Хотя писец надо сказать крупный был, белой благородной масти. Видал я ту шкурку.
Так дошёл к закату до деревни. Завалился в хату, так баба его Варька Трандычиха, подумала, что Фимка водки обожрался, да скалкой ему ещё по голове шмякнула раза два-три. В другой бы день он ей в отместку по тыкве бы стукнул, да в тот раз не мог - еле дышал. Не раздеваясь прошёл в залу, да в одежде и в сапогах плюхнулся на лежанку, да уснул. Ускоглазика только маленького на соседнюю кровать уложил.
Варвара-то всё охала, охала, да приговаривала: своих-то детей Господь не дал - по молодости многогрешна была передком своим, а покуда спохватилась да одумалась, утроба уж была не родящая, да сухие сосцы. Из ссыльных якобинцев она, да и происхождением из семени Хамова, но смазливостью лика своего брала. Во-от... А тут на тебе - на старость лет дитятка! Думали, правда, может гольдка какая подкинула, ждали, может одумается, вернётся за ребёнком, да нет. Так и появился у Тупороговых приёмыш раскосый.
Назвали Егоркой, чтоб традицию соблюсти. Они же все рода Тупороговых имена на "Е" имеют. Отец-то Ефимки был Еремеем, а его отец - Елизар, а прадед - Евлампий, а ещё ранее - Емельян, Егудил, Елларион, Елисей, Епаксин, Евроремонт, Ебеней, Емеел, Жидъ, Елдотрон, Екут, Ефрем, Евгений, Еназдроперл. Да говорят, что Ельцин и ещё хунвейбин Е Бан Хер - тоже их сродственники.
Не долго Ефимки оставалось, через неделю крякнул. Фелшар приходил смотрел, таблетку какую-то сунул, да уходя сказал Трандычихе: "Не горюй, старая, и ты сдохнешь, когда в Царстве Аида затребуют душу твою". Под Рождество Христово Ефим и представился. Да вот ешо: перед смертию облысел быстро, в три дня. А кучеряшки на башке его лишь начинали только серебриться сединою. Да ещё член опал перед смертью и зубы тоже. Похожее было недавноть у Гриньки Чернобыльца...
...Вдали лирично закудахтала кукушка. Дрона Бутылкина клонило ко сну. Чабаны же сохраняли бодрость духа и сидели, как ни в чём не бывало.
- Мож, по последней жмахнем и спать? - мямлил Дрон Бутылкин.
- По последней не буду, - Отозвался чабан наполнявший стаканы. - Очередную - выпью.
- Ну а чего там с этттим вьетконговцем дальше стало? - Как мог поддержал разговор Дрон.
- А то и стало. Революция потом была: раскулачивание, расказачивание, распиздячивание...
...Егорка хлопот никаких Традычихе не доставлял, хоть она трандела и сетовала бесконечно на жизнь и на нелёгкую судьбу. В отличие от широкоглазых младенцев его возраста, Егорка лежал часами молча на кровати, почти неподвижно, никакой пищи не принимал и под себя не ходил. Чем только Варвара не пыталась кормить его, ни молока, ни ситного, ни каши, ни мясной похлёбки, ничего не жрал. "Ну и ентот помрёть" - думала Трандычиха. Однако Егорка помирать не собирался, а вроде даже как-то вытягивался в длину. А через полгода вдруг как вскочит с кровати, как сиганул на комод, спёр с верхней полки кадушку мёда, да всю её зараз и навернул. С тех пор так и питался - раз в полгода кадушку мёда сожрёт, - потом шесть месяцев ни крошки во рту.
Да и в другом приёмыш выкидывал номера. То откроет дверь печи и руку в огонь сунет, а руке-то хоть бы хны. То голышом по снегу скачет, а на улице-то минус сорок. А однажды чугунок со щами взглядом подвинул. Опупеть!
Как только Егорка начал говорить, а ростом тогда он уже вымахал - метр пятьдесят пять, Трандычиха пошла к попу, бухнулась в ноги, и уговорила взять Егорку в церковно-приходскую школу.
Учился Егор легко, даже слишком. Возьмёт Псалтырь, в руках повертит, понюхает, на зуб попробует, и уже знает, что в нём написано. Да знает-то наизусть. Так что школу закончил он через год, хотя мог бы и раньше. Смекнул Егорка, что свои способности скрывать лучше от людских глаз. А то однажды вышел в поле, глянул на паривших в небе птиц, раскинул руки и полетел. Долетел до центра села, да как в канаву грохнется при всём честном народе. Видимо, не вырос ещё до таких продолжительных полётов. Пацаны местные тут же набили ему лицо, проведя тем самым обряд экзорцизма. Да и богомольные бабульки с тех пор, когда Егор проходил мимо, шептали про себя молитвы, да долго плевались в след "узкоглазому дьяволу"...
- Надо было колом осиновым, колом... - оживился Дрон Бутылкин.
- Так нельзя. Кому за убийство в тюрьме сидеть то охота. Перед законами-то все у нас равны, и сейчас и тогда: убил человека - значит в тюрьму, а то, что это и не человек-то вовсе... Э-эх... Людишки-то законов своих понапридумывали, да выше Закона Божего их чтят. Оттого и нечисть то вся землю топчит, а люди добрые по тюрьмам сидят.
...Обозлился тогда Егорка на весь белый благородный свет. Оттого когда пришли Красные, сразу почуял - свои. Хотя они с Трандычихой жили безбедно: приемыш намостырился людей взглядом лечить - "екстрасекс" - по-современному. Только мало кто к нему обращался. Понимали тогда все - от нечистого способности Егорки, ох от нечистого. Да и болел тогда мало кто - слабаки все в детстве умирали. Да и ежли болезнию человек Богом за грехи свои попускается - чего тода болезню-то врачевать, если молитвою да постом всё вылечить можно. Поэтому мало кто к Егорке приходил, а потому, с тех кто всёж приходил, Трандычиха большие деньги брала, да всё червонцами золотыми царскими. Да речь не о том.
Ушёл с Красными Егорка, к Будённому ушёл. У Будённого-то в Первой Конной, что не бой, то трупов гора. Уменьем-то воевать не могли, - откуда ж, ему, уменью-то взяться. Вот и воевали числом. Каждое сражение по тридцать тыщ народу смерть косила, - оно и немудрено: на конях под пулемёты лезть. А поутру, глянь, все целы, все живёхоньки, опять цельная армия. Это Егорка всех излечивал. Говорят ещё, что и Белые, каких Егорка на ноги поставил, тоже Красными становились, сразу опосля выздоровления своего.
Кругом разруха, голод и страдания, а Егорки-то чего? Раз в полгода мёду хряпнет кадуху, да в ус и не дует. А вот в Великую-то Отечественную Войну, Егорка чего-то на фронт не пошёл. Отчего не ведомо мне. Но думается, не нашёл он в той войне своих.
Жил он тихо, устроился участковым врачом в поликлинике местной, в райцентре нашем. Особо чудеса свои на показ не выставлял: над площадьми не летал, мёртвых не воскрешал, тихонечко, по предварительной записи, губил христианские души, да в свободное время всё чего-то мастерил в сарае своём. Говорят, всё чего-то на рынке скупал из предметов технического содержания, да, говорят, ещё всё по свалкам шастал, чего-то выискивал...
- Готовил инопланетное вторжение, однозначно! - По остаточнопохмельной реакции Дрона Бутылкина, было видно, что он предельно возмущён, возбуждён и готов к немедленным действиям. - Вот сука! Русских людей зомбировал, что бы подготовить для своих соплеменников верных слуг и рабов, а тем временем, наверняка мастерил портал нуль-транспортировки для вторжения инопланетных орд. Попался бы он мне, падла, я б ему...
Чабан ничего не возражал развоевавшемуся Дрону. Просто ждал, когда тот поостынет и позволит продолжить. Он смотрел на Бутылкина и в глазах чабана красных от бликов костра и забрезжившего уже рассвета, читалось: "Молодой ты ещё дурень. Больно уж скор на выводы".
...Времена, однако, менялись. Близилась уже середина пятидесятых, и начался тогда в стране Советов понятный лишь немногим процесс, вошедший в историю как "Дело врачей". Вызвало тогда Тупорогова к себе городское медицинское начальство.
Когда Егор вошёл в кабинет, то он увидел перед собой человека в пенсне, в полувоенной форме, вертевшего в мозолистых руках острозаточенный карандаш. Хозяин кабинета пригласил Егора к столу и сказал:
- Есть сигналы, что вы занимаетесь не своим делом, всяким шарлатанством, распространяете про себя нелепые слухи, что, якобы, вылечите взглядом любую болезнь. Есть мнение, что всё это противоречит методам советской медицины и нашей морали. Мы обойдёмся без всяких шарлатанов и проходимцев, примазавшихся к медицине. Надеюсь, что соответствующие органы немедленно...
Вдруг у человека в пенсне от ужаса расширились глаза, он вскочил из-за стола и бросился к окну, расстёгивая воротник полувоенного френча.
- Уходите... Ради Бога, уходите... - Прохрипел он.
Егор вышел вон из кабинета и, выбежав из здания помчался к своему сараю. Сарай находился во дворе жилой трёхэтажки где проживал Егор, однако Тупорогов и не подумал заходить домой. Пыхтя как самовар, не отвечая на приветствия соседей, Егор промчался к строению, официально числившемуся как сторожка местного дворника. Бухой дворник прилагался.
Через полторы минуты, крыша сарая разлетелась в клочья, и очевидцы увидели металлическое блюдце, с грохотом медленно набирающее высоту. Окрестности городка озарились красно-белыми сполохами...
- Улетел?
- Да нет. Так рвануло, что от райцентра только яма дымящая и осталась. Миазмы ешо оттудова поднималися с полгода - ну прямо-таки вход в Аидово царство. По сих пор жить там нельзя, а в окрестных сёлах болели странною болезнею, вроде той, от какой Ефимка отец Егоркин почил. А ещё когда Перестройка началась приходили люди картавые, сували бумаги местным на подпись, чтобы государство созналось, что проводило тут эхсперименты, и шоб платило компенсацию.
...Дрон Бутылкин дошёл до дому, когда уже вовсю светило солнце. Плюхнувшись в кресло, он по привычке включил телевизор. По "ящику" показывали Президента Союза Советских Социалистических Республик Михаила Сергеевича Горбачёва. Рефлекс сработал безотказно: Дрон плюнул в экран.
Под монотонный бубнёж Президента Дрон задремал в кресле. Он не видел как телекамера, снимавшая Горбачёва, взяла чуть левее, и на мгновение в кадр попал странный человек с удивительно узкими глазами.
