Глава правительственной комиссии, не став дожидаться прибытия “Санта-Барбары” в Штаты, самолично прилетел в Гамбург, чтобы побеседовать с везучим сержантом. Встретивший его психиатр с сомнением покачал головой.

- Не знаю, не знаю, - сказал он. – Я уже говорил с ним. Впрочем, судите сами…

Высокопоставленный чиновник беседовал с Буслаеффым весь остаток дня и ночь до рассвета. В то, что он услышал, было трудно поверить…

“Я был в составе десанта, сброшенного в районе аэропорта “Пулково” за шесть часов до подлёта транспортных самолётов. Высадка прошла без проблем. Аэропорт опустел ещё во время прошлогодних столкновений между местным населением и прибывающими отовсюду беженцами, и сейчас здесь не было никого, кроме одичавших собак и чаек. Очистив взлётно-посадочные полосы от мусора и прошлогодних трупов, десант выставил охрану и стал ждать своих. Радиосвязь с высадившимися в гавани морскими пехотинцами была устойчивой. Через каждые полчаса они сообщали, что у них тоже всё о'кей.

И вот он наступил, великий и долгожданный миг! Над аэропортом, заходя на посадку, сделал круг первый транспортный самолёт. Наконец-то цивилизация пришла и на эту землю! Ещё пять минут, ещё минута… С волнением и восторгом смотрели мы, как колёса гигантской машины коснулись бетона полосы. Командир обернулся, чтобы ещё раз хозяйским взглядом окинуть аэродром – и дико закричал. Посреди посадочной полосы стоял огромный ржавый бульдозер.

Пока мы разбирали обломки самолёта и вытаскивали обгорелые трупы, спецгруппа обыскивала каждый квадратный дюйм взлётного поля в поисках диверсанта. Долго искать не пришлось. В десяти шагах от бульдозера, в траве, обнаружился спящий небритый субъект с расстёгнутой ширинкой. Когда задержанного подвели к лейтенанту, он икнул и открыл мутные глаза.

- Ты партизан? – бесцветным голосом осведомился лейтенант.

- Я… Вася! – ответил тот, и мы закачались от его дыхания.

- Что ты здесь делаешь? – почти шёпотом спросил Коллинз, судорожно расстёгивая кобуру.

- А чё? Все так делают. Мне до сортира на бульдозере не доехать – там ступеньки…

Трясущейся рукой Коллинз разрядил в него всю обойму. Последнее, что я запомнил, были синие буквы на мёртвой руке: ВАСЯ.

Похоронив погибших, мы двинулись к центру Петербурга.

Население отнеслось к нашему приходу на удивление равнодушно. С той же лёгкостью, что и аэропорт мы захватили мэрию, горсовет, Большой Дом. В полуразрушенном телецентре обломки аппаратуры ещё хранили память о слепой ярости толпы. Впрочем, даже если бы техника чудом и сохранилась, пользы от неё не было бы никакой: в городе не было света.

Кое-как, с помощью аварийной электростанции, обеспечили электричеством здание мэрии и приступили к наведению элементарного порядка. Отдел пропаганды отпечатал сто тысяч листовок с обращением генерала Крамера к населению. Генерал призывал туземцев к сотрудничеству. Этот же призыв каждый час повторялся по армейскому вещанию. Следующим этапом было умиротворение вооружённых группировок. Политическая жизнь эпохи постперестройки оставила нам в наследство огромное количество враждующих друг с другом группировок. Правда, большинство перебило друг друга, и всё же их оставалось достаточно для того, чтобы ребята не скучали в казармах.

Несмотря на изрядный боевой опыт, воевать эти придурки совершенно не умели. Их выкуривали из разрушенных домов, как тараканов. Наши потери от огня боевиков были ничтожны. Гораздо больше наших ребят нашло свою смерть под развалинами домов, которые не выдерживали топота армейских ботинок и привычки открывать двери ногами. Лейтенант Коллинз погиб от свалившегося сквозь гнилые перекрытия унитаза. Всё моё отделение провалилось с третьего этажа в подвал, затопленный водой. Но надо мной, казалось, взяла шефство какая-то сила, удерживавшая от визитов в опасные места. В реальность этой силы я почти поверил после одной переделки, в которой чудом остался жив.

Мы преследовали небольшую банду анархо-фашистов. Они долго метались по проходным дворам, но в конце концов всё-таки привели нас к своему логову – огромному полуразрушенному дому в Свечном переулке. После короткой перестрелки мы ворвались в дом. Я бежал последним и, запнувшись на секунду, не успел захватить тяжёлую дверь, украшенную смачными надписями, где единственным цензурным словом было “Вася”. С размаху она заехала мне по каске, отшвырнув метра на четыре. Оглушённый, ничего не соображая, я, словно во сне, увидел, как дом медленно обрушился внутрь себя хороня всех находившихся там.

Как единственно уцелевшего, меня оставили на месте происшествия, чтобы опознать трупы. Голова болела, двигаться почти не было сил, но оставаться безучастным наблюдателем было ещё тяжелее. Я включился в работу.

Сапёры уже собирались уходить на обед, когда из-под развалин послышался выстрел. Аппетит у парней мгновенно улетучился. Все заработали в бешеном темпе, надеясь, что это кто-то из наших.

Но мы ошиблись. Этот человек вообще не имел отношения к армии. В углу за упавшей балкой скорчилась девчонка лет пятнадцати в изорванной кожаной куртке, с наполовину выбритой головой и с разряженным пистолетом в руках.

Должно быть, лицо у меня было нехорошим, потому что командир сапёров сказал: “Иди-ка ты, парень, спать. И заодно эту доставь в штаб.”

Доставить в штаб” означало, в зависимости от обстановки, либо поставить к ближайшей стенке, либо вывести в переулок и дать хорошего пинка. Исполнив требуемое по второму варианту, я поплёлся в казарму. По пути зашёл к командиру роты, доложил обстановку, потом отвёл душу, устроив скандал у дверей закрытой столовой, и получил-таки котелок с овсянкой. У дверей казармы свернулось в клубок что-то живое, плохо различимое в сумерках. Это была та самая девка. Дальнейшее происходило как в тумане. Почему-то я отдал ей половину своего ужина, а посмотрев как она ест, и всё остальное. Покончив с едой, она стала раздеваться. Зрелище было не слишком-то аппетитное, но в постели эта драная кошка оказалась бесподобной. Девочки боевиков по интимной части были вышколены хорошо, а эта превосходила всякие ожидания. После такого дня она быстро меня вымотала. Засыпая, я спросил её: “Как тебя зовут, маленькая дрянь?”

- Василиса, - ответила она. - Для друзей – просто Вася.

Васька привязалась ко мне, как собачонка. Она была почти совсем голая, по крайней мере, то, что было на ней, одеждой считаться могло только в Петербурге. Я раздобыл самый маленький комплект армейского обмундирования, и этот солдат-недоносок сопровождал меня днём и ночью. “Днём в деле, вечером в постели” – как каламбурят наши армейские остряки. Впрочем, дисциплина расшаталась, и на сверхштатного рядового все смотрели сквозь пальцы.

Итак, из всего взвода я остался один. Как особо опытного и для поправки здоровья меня временно перевели в охранную роту, предназначенную для сопровождения начальства и высоких гостей. Работы было не много. Крамер, фаталист, ветеран Вьетнама и ещё десятка “горячих точек”, считал не приличным для боевого генерала ходить с охраной, подобно старому пердуну из Вашингтона. Прочее начальство брало с нег пример. А пердуны сто-то задерживались.

Но наконец-то и мы дождались своего часа. Нас почтили визитом эксперты Международного Валютного фонда, которые должны были решить, что делать с этим городом, который всё ещё считался памятником архитектуры, хотя был им всё меньше и меньше.

В комиссию входили сплошь пердуны – четыре банкира и консультант из Гарварда с русской фамилией. Он без меры суетился, а когда вся компания садилась в автомобиль, я услышал, как эта старая жаба говорит одному из банкиров: “Увидите – это не самая худшая из ваших колоний!”

Московский проспект был проходим только для танков, поэтому их повезли к центру уцелевшими улицами с более-менее приличным асфальтом. Ох, как мне всегда не нравился этот маршрут! Ни одного жилого дома, только пустыри да заброшенные производственные корпуса непонятного назначения. Русские называли это место“prom zona”.

Террористов здесь не водилось, и ребята из сопровождавших комиссию БТРов немного расслабились. Никто не ждал беды от заброшенного железнодорожного переезда. Головной БТР пересёк полуразрушенные пути, дав для порядка несколько очередей по близко подступавшим сараям. Всё было тихо. “Форд” с комиссией двинулся вслед, на малой скорости перебираясь через рельсы.

И тут из-за поворота вылетел поезд – огромный чёрный паровоз и десятка полтора вконец раздолбанных вагонов. Прежде чем кто-либо успел шевельнуться, от машины с экспертами осталось мокрое место. Из вздыбленных обломков, как мяч, выскочила лысая голова консультанта и аккуратно нанизалась на острый сук высохшего дерева.

Мы пришли в себя, когда последняя платформа утянулась за поворот. Наш БТР остановился, а задний выехал на пути, встав рядом с тем, что ещё минуту назад было автомашиной с людьми. Охранники бессмысленно, но упорно палили вслед поезду. И тут он появился снова – всё тот же лязгающий паровоз, всё те же вагоны, сквозь которые просвечивало небо. Через мгновение БТР постигла судьба “форда”, а поезд растворился в зоне.

На следующий день всех уцелевших вызвали к генералу. Генерал выглядел кисло. Но присутствовавшие в кабинете штатские были возбуждены, как гончие псы. Снова и снова они переспрашивали: “Ребята, вы уверены, что поезд развернулся? Что обратно он шёл не задним ходом?” Ещё бы, этот грязный дымящий паровоз я не забуду до конца дней.

Тут же мы получили новое задание.

Оказывается, “prom zona” не на шутку донимала наших. За последние десять дней в её окрестностях пропало шесть автомобилей и танк. Танк потом нашли закопанным на глубине пяти метров. Автомобили исчезли бесследно.

- Должно быть, - сказал штатский. - там находится секретный штаб русского сопротивления. Наверное, там есть и секретный завод по производству новейшего оружия непонятного действия. От вас, ребята, зависит судьба кампании. Давайте! Вы должны найти этот завод!

Старый козёл! Сам-то он остался в Смольном!

Кроме остатков взвода охраны, в отряд вошли взвод американских сапёрных танков, немецкая инженерная рота, группа технических экспертов и банда местных полицаев. В этот раз я не гнал от себя Василису. Я чувствовал, что она мне там пригодится.

“Рrom zona” совсем не походила на наши заводы. Это было жуткое нагромождение хаотически расположенных производственных корпусов, бараков и сараев, перемежавшихся огромными пустырями и свалками. Кое-где виднелись заболоченные заросшие пруды. В один из них уходила ржавая железнодорожная колея. Эксперты посовещались и решили, что здесь и должен находиться вход в секретный завод.

Мы убили полдня на выкачивание этой лужи. Вонь стояла такая, что на расстояние ближе ста метров без противогаза лучше было не соваться. Что было в этом пруду – не знаю, но оно разъедало всё, к чему прикасалось. Я видел, как один из немцев лишился руки, неосторожно подставив её под струю. Наконец, мы распределили содержимое пруда среди окрестных мусорных куч. Обнажилось жерло трубы.

Эксперты ещё раз посовещались и решили, что это не вход. По-видимому, пруд был предназначен для сброса отходов производства. Группа сапёров в спецкостюмах с аквалангами полезла туда. Часа через два они вернулись, вопреки ожиданиям – в полном составе.

- Вы нашли источник этой дряни? - спросил их командир.

- Да, сэр, - угрюмо буркнул старший группы и швырнул к его ногам разбитый унитаз.

- Где он стоял? Вы засекли координаты помещения?

- На куче мусора, под открытым небом, - зло ответил сапёр.

Пока мы возились с дерьмом, наступила ночь. Она была очень светлой, и мы решили продолжать поиски. Никому не хотелось ночевать в этом прекрасном месте.

Ночная “prom zona” напоминала уже не фантастический фильм, а триллер. Сходство стало ещё полнее, когда мы увидели кладбище. Среди покосившихся крестов стоял барак без окон, дверь была заперта на ржавый висячий замок, но внутри горел свет, что-то смачно пыхтело и равномерно ухало.

Василиса остановилась, грязно выругавшись.

- Дальше я не пойду, - сказала она.

И тут полицаев словно подменили. Заторможенные, равнодушные ко всему, они вдруг воспряли духом и, не дожидаясь приказа, кинулись в атаку. Выстрел из гранатомёта разнёс двери, затем послышалось “ура!”, быстро перешедшее в бульканье, одобрительные кряки и получленораздельное бормотание. Затем … жуткая русская ругань, вопли, и, когда наши уже подходили к дверям, раздался страшной силы взрыв. По всему кладбищу разбросало обломки барака, куски человеческих тел и части непонятного механизма. А над развалинами, над поваленными взрывом крестами вздыбилась огромная труба в форме скрючившийся в конвульсиях змеи и застыла, уткнувшись концом в Большую Медведицу.

Эксперты в противогазах рылись в обломках, пытаясь распознать, что это было. Вонь стояла устрашающая, голова кружилась от испарений. И тут я с ужасом увидел, что Василиса, без противогаза, на четвереньках передвигается по кладбищу, слизывая с могильных плит мерзкую жидкость, которой было залито всё вокруг.

- Васька! – завопил я. – Что ты делаешь? Что это такое?

- Русский дух, усмехнулась она, и её глаза сверкнули в темноте красным светом. Наверное, это было отражение пожара.

Несмотря на потери, экспедиция продолжалась. Некоторое время мы ещё блуждали по зоне. Но вот один из наших с торжествующим криком указал на свежий гусеничный след. Таких гусениц у наших танков не было. С высоты очередной мусорной кучи я видел след отчётливо. На небольшом ровном участке пустыря он выписывал слово “Вася”.

След привёл к ободранному ангару, и стало ясно, что вот теперь-то мы их нашли. Танки двинулись вперёд, мы – за ними. Вдруг передний танк исчез, провалившись в замаскированный ров. Остальные остановились и открыли огонь по ангару. В тот же миг ворота распахнулись и оттуда полезли ОНИ.

Нет, такого быть не могло. Из ворот хлынул оживший кошмар наркомана. Я смутно помню: шагающий грейфер хватал солдат лязгающей пастью. Юркое сверло на колёсах проткнуло визжавшего эксперта. Бессмысленно, с жутким воем носился кругами легковой автомобиль утыканный огромными стальными иглами. Гибрид катка с бензовозом врезался в танк, и оба расплавились в адском пламени. Больше всего мне запомнился восьмирукий экскаватор, своими ковшами разбрасывавший всё вокруг.

Как во сне я ощутил, что меня куда-то тащат, затискивают в какую-то щель. Голос Василисы шепнул: “Молчи! Тихо!” И – серый туман…

Когда я очнулся, всё было кончено. Мы тихонько выглянули из-за прикрытия. Экскаватор копал два огромных рва. Два бульдозера сгребали туда остатки битвы. Присмотревшись, я почувствовал озноб: в кабинах не было людей.

- Васька, что это? – трясясь, спросил я. – Кто ими управляет?

- Управляет? – удивилась она. – Кто же с ними справится? Да и за чем?

С лязгом захлопнулись ворота. Я оглянулся. Над зоной вставало солнце. Я снова выжил один из всех.

Выбравшись из “prom zona”, я тут же угодил в тюрьму, в лапы армейской разведки. Их можно понять: когда человек упорно и постоянно выходит из всех переделок живым… Хотели арестовать и Василису – но она исчезла.

Кормили в тюрьме хорошо. А на четвёртую ночь в камере возникла Васька. Спросонок я решил, что её все-таки поймали, но она только засмеялась в ответ. Под утро Васька ушла. С тех пор она появлялась каждую ночь, и мы неплохо проводили время.

В городе было тихо. Правда, на наших солдат время от времени падали кирпичи, а под техникой кто-то разводил мосты, но всё это были такие мелочи… Приближался один из главных русских праздников: 12 июня – День Независимости.

Приятели-охранники рассказали мне о новой идиотской затее отдела пропаганды – отметить этот день военным парадом. Мол, русские, как все дикари, любят шествия. Всё бы ничего, но оказалось, что на русских парадах войска маршировали в ногу, и ребят неделю мучили строевой подготовкой. Вот когда я благословил свою тюрьму!

Но всему на свете приходит конец. После десяти дней допросов и проверок на детекторе лжи меня отпустили и назначили … личным телохранителем Крамера. Но я уже не умел удивляться.

Парад прошёл успешно. Обещанное бесплатное виски собрало толпу зрителей, жавшихся на середине площади, подальше от стен. Перед ними войска и промаршировали. В самом конце парада к генералу подошёл бледный офицер связи.

- Сэр, - доложил он. – Наблюдатели передали: доисторическая трёхтрубная калоша, что стоит в полумиле от сбда, снялась с якоря и вышла в Неву. Генерал не успел ответить. Грохнул выстрел, и прилетевший из-за крыш снаряд разметал фургон с виски, предназначенный для раздачи населению. Площадь матерно охнула.

В эту секунду я ощутил какое-то движение наверху, в воздухе, и поднял голову. Не знаю: то ли оптический обман, то ли у меня крыша поехала… Бронзовый ангел, тот, что торчал на столбе посередине площади, качнулся, взмахнул крыльями и поднял крест…

Джон Портер, командир батальона, без малого семи футов росту и весом с центнер, колотил кулаками по изломанному асфальту тротуара.

- Сэр, - кричал он, - они все мёртвые, сер!

Третью ночь шла охота на патрули. В основном, парней убивали ударами в голову, но иногда это проделывали с какой-то умопомрачительной жестокостью. Мы находили раздавленные, сломанные пополам, скрюченные тела. На трупах наших ребят из двух патрулей на набережных нашли странные следы, похожие на отпечатки огромных лошадиных копыт -–но кто и когда видел таких лошадей?!

Постоянно включённые рации патрулей передавали всегда одно и то же: сначала всё спокойно, потом дикие вопли и беспорядочная стрельба. Что-то невероятно жуткое надвигалось на патрульных из тёмных улиц полумёртвого города, настолько жуткое, что лишало рассудка закалённых парней американского десанта.

У ребят, над которыми бился в истерике Джон, были “просто” разбиты головы, парни лежали под стеной одного из старых прекрасных петербургских домов с атлантами и кариатидами. Я поднял голову – сработала привычка везде искать знакомое слово – и увидел: на пузе одной из кариатид, самой грязной и облупленной, как обычно, написано: “Вася”. В последние дни проклятое слово было везде: на стенах домов, на крупе лошади Медного всадника, даже на кепке бронзового Ленина у входа в Смольный. На месте каждого убийства неизменно находили этот символ русского сопротивления.

Мне показалось, что кулаки кариатиды вымазаны чем-то тёмным, Приподнявшись, я потрогал и отдёрнул руку. Это была ещё не запёкшияся кровь.

Патрули отменили. Но на следующую ночь допотопный танк времён второй мировой войны протаранил метровую каменную стену казармы и прошёлся по левому ряду, давя всех, кто не успел соскочить с кроватей. Во дворе танк разнесли из базуки. Внутри никого не было. Начальство совещалось всё утро и половину дня, но ничего не придумало.

В эту ночь генерал не ложился. Мы охраняли единственную дверь в его кабинет, и, заглядывая иногда по вызову, я видел одну и ту же картину: он сидел за столом, на котором было всего два предмета: бутылка виски и пистолет.

В полночь я задремал, но вскоре проснулся, как от толчка. Мой напарник тоже вскочил, ошалело мотая головой. Что-то произошло в кабинете, какой-то непонятный шум, звон разбитого стекла. Мы подумали одно: генерал застрелился.

Но генерал не застрелился. Пистолет по-прежнему лежал на столе. Крамер лежал на полу возле кресла. А рядом сеем, что только что было его головой, валялась бронзовая кепка с надписью “Вася”.

Командира не было. Связи не было. Ничего не было, кроме жуткого чужого города, его свинцового неба и слепых окон. И мы бежали.

Это не было отступлением. Охваченные паникой солдаты штурмовали грузовики и бронетранспортёры, забыв про всё, гонимые одним желанием: любым путём выбраться из этого города, из этой страны. Облепленные людьми машины мчались в одну сторону – в аэропорт.

Там, за городом, стена чёрного дыма закрывала пол неба. Подъехав ближе, мы увидели, что наши худшие из худших опасений оправдались.

Аэропорта не было. На ровном поле громоздились обломки конструкций и переплетения арматуры.

Удалось установить, что перед рассветом какой-то неопознанный летающий объект атаковал аэродром и нанёс удар из огнемётов. Дальше немногие уцелевшие охранники начинали нести невнятный бред про крылатого дракона. Было ли это коллективной галлюцинацией, или … но улететь мы не могли. Решили пробиваться к финской границе. Ни кто не мог без ужаса подумать о том, что придётся ещё раз пересечь этот проклятый город, но выхода не было.

… И всё-таки он был прекрасен! Проезжая по мосту, я не смог удержаться и не бросить последний взгляд на панораму невских берегов.

Над Невой садилось огромное красное солнце. На фоне алого закатного неба посередине реки стоял древний трёхтрубный корабль и торжественно палил из всех пушек вверх. А над ним, раскинув крылья и высоко подняв крест, парил бронзовый ангел, и тень креста ложилась на воду рядом с тенью красного флага “Авроры”.

До сих пор не верю в то, что я жив. Что я прошёл марш ужаса по карельским лесам, где каждый шаг отмечен трупами наших ребят.

Здесь все леса были не проходимыми, а все дороги вели в болото. Мы поворачивали обратно, и другой конец дороги тоже упирался в болото. Скоро кончился бензин, и мы бросили технику.

В этих лесах не помогали ни компас, ни карты. Днём мы продирались сквозь завалы и форсировали болота, а по ночам к лагерю подходили огромные серые волки с красными глазами, и мы недосчитывались ещё нескольких человек. Отставших находили мёртвыми – кто-то разрывал их как будто огромными когтями. Мы брали проводников в редких деревнях, и проводники заводили нас в те же болота, а потом растворялись в тумане. Граница приближалась, но нас оставалось всё меньше и меньше. Наконец, расположившись на ночлег, мы нашли дорожный указатель. Он извещал, что до границы – меньше десяти километров. Впервые за весь поход ребята засмеялись от счастья.

Ночью нас разбудил хохот. Он шёл со всех сторон. Хохотали за каждым кустом. “Партизаны!” - взвизгнул кто-то слабонервный и выпустил очередь наугад. Ему ответил другой такой же идиот. Я бросился ничком между двумя кочками и замер, вжимаясь в землю.

Когда всё кончилось, оказалось, что нас двое. Я и ещё один парень. Его звали Боб, а больше я о нём так ничего и не узнал. Через полчаса мы вышли на лесную дорогу, и я остановился зашнуровать башмак. Он ушёл за поворот. Прибежав на крики, я увидел знакомую картину: Боб лежал с разорванной грудью, а от него неровной рысью удалялся маленький бревенчатый домик на мускулистых птичьих ногах.

Тут кто-то взял меня за плечо. Это была Василиса. “Пойдём”, - сказала она.

Мы прошли совсем немного и очутились на краю огромного болота, утонувшего в зыбком тумане. Ярко светила луна, озаряя собравшуюся на поляне компанию. Я тупо смотрел на них, вспоминая давно забытые имена. Старуха в деревянном ведре. Маленький пенёк на кривых тонких ножках. Несколько человек с красными глазами и в волчьих шкурах. Лохматая баба-проводница. Из болота по пояс вылезло нечто бесформенно-зелёное, облепленное тиной. Сбоку стояла Васька, совсем голая, и волшебным образом отросшие волосы покрывали её всю.

- Теперь ты понял? – спросила она.

Теперь я понял.

- Но почему вы пощадили меня?

- Потому что ты наш! Даже твоя паршивая Америка не выдавила из тебя русского духа. Ты принадлежишь нам. Сейчас ты пойдёшь туда, расскажешь там всё, а потом вернёшься. Нам нужны крепкие ребята с хорошей наследственностью. Иди!

Мы стояли на краю болота. Прямо у наших ног начиналась лунная дорожка. Я пошёл по ней, и болото держало меня. Часа через два я услышал финскую речь.

Ну, и что вы обо всём этом думаете? – спросил врач.

- Он неизлечим?

- Да, боюсь, мы никогда не узнаем, что же там на самом деле произошло.

Они поднялись на палубу. Оба любили смотреть, как на подходе к Нью-Йорку корабль встречает поднятый факел Статуи Свободы.

Всходило солнце. Корабли сопровождения куда-то делись. И в свете нового дня на фоне рассветных облаков впереди чернел строгий силуэт Петропавловской крепости.