Щенка мангуста ночь застанет в палианде, среди множества ночных цветов. Их внезапный свет испугает его и он помчится, не заметив, что следом из нор на волю устремились ядовитые харматы и пигоны, которых уже поджидают дикие призрачные кошки канибурхи и длинные птицы уёбо. Предзакатная тишина вмиг сменилась каскадом самых душераздирающих звуков, диких в своём многообразии. Зловещие крики и хлопанье крыльев, хрипы, хлюпы, стоны и истошный вой, лязг неизвестно чего, - слились в единую песню, порождающую ещё большие приступы ярости во всём живом в этом уголке Вселенной. И всё живое дрожа от страха и от голода выходит отстаивать своё право на жизнь.

Перепуганный мангустёнок мчался не разбирая дороги, покуда папортниковый лев не распахнул перед ним огромную трёхзубую пасть. Но лев не полакомится сегодня мясом мангуста - уж слишком резво метнулся в бок мангустёнок, да так шустро, что даже усеянный полипами местный многовековой цверг, переполненный ненависти ко всему живому, от чего сверхмедлительный и всегда квазиспокойный, ухнул от неожиданности. Эхом заухала огромная птица обломинго, зловеще весело зачивкали всегда сопровождающие её симбиоты - шустрые и беспощадные бритвоклювые птахи копоинки. Кто-то вдруг начинает вытягивать гамму почти человеческим голосом, но его песня оборвется по середине. Двуногие тоже участвуют в ночной драке - где-то в ночи прогремел выстрел.

Маленький мангуст упорно петлял меж выныривавших из тьмы тут и там бивней, клешней, клыков, жал, щупалец, и копыт. В борьбе за жизнь увёртывался от плевков ядом, иглами и огнём. Перепрыгивал разинутые капканом пасти. Выплывал из водоворотов. Вырывался из удушающих объятий лиан, змей и спрутов. Мангустёнок забыл даже о голоде, казалось, что все окружающие охотятся только на него одного, но он знал, что будет рассвет и воскресшее вновь солнце станет его убежищем. И он бежал, нёсся сломя голову, мчался прочь от этой ночи.

А вот лошади этой ночью потеряли своего вожака. Когда табун спасался от стаи санкпавлов - мохнатых полукрокодилов с благочинно-окладистыми бородатыми физиономиями, одна кобылица отстала. Вожак, конь белой благородной масти с мощным крупом и толстыми бабками, начал звать её обеспокоено всхрапывая, и она отозвалась, жалобно, печально, обречёно. Её крик утихал, тонул в деловитых, басовитых "хаба-хаба" санкпавлов, впившихся в неё с разных сторон, тянувших, рвавших, растаскивавших и пережевывавших плоть кобылицы.

Когда и вторая кобылица попала в руки санкпавлов, вожак не выдержал и повернул табун, скача на помощь. Но каурый помчался на перерез вожаку, ударил крупом, повалил и возглавил табун. Табун первые мгновения не заметил подмены, бездумно следуя за лидером. Упавший был обречён - зверю упавшему в ночи уже не встать. Секунда, - и огромный питон обвил его задние ноги, стягивая всё туже, ломая суставы и кости.

В эбонитовой рощице худой, подобранный богомол-переросток, прыгнул на мангустёнка от куда-то сверху, с ветвей, и слегка оглушил, ударив своей деревянной лапой. Но и богомол не успел отобедать - на него самого уже бросилась электрическая свинья. Она бросилась беззвучно, с подветренной стороны, до нападения она ничем не выдав себя, только в момент атаки искры побежали по её длинной шерсти. Но этого было достаточно: всегда ожидающий удар богомол успел почуять опасность и за наносекунду до смерти выставил длинные когти в сторону нападавшей, нырнул под её страшные бивни и вцепился в жёсткое горло. Хрипя и захлёбываясь кровью они убьют друг друга, но ещё до этого мангустёнок пришёл в себя и убежал.

Мангустёнок наткнулся на чью-то нору. Сейчас это может быть спасением - затаиться, переждать, спрятаться, дождаться восхода солнца, но из норы послышался чей-то испуганный писк и злобное фырканье. Занимать чужие норы, пахнущие чужеродным запахом опасно, но и сзади-сверху уже кто-то пробирается к нему, злобно рыча и раздирая когтистыми лапами кровлю норы. И вот - всё! - настал конец очень не долгой жизни юного мангуста, как вдруг, услышалось, почудилось, неизвестным шестым или седьмым, а возможно и девятым чувством, мозжечком, печёнкой, спинным мозгом мангуст увидел - где-то-в-дали-совсем-рядом на горизонте вспыхнула янтарная полоска, а через мгновение золотой луч рассёк атмосферные толщи. Зверьё замерло, хоть в воздухе ещё и витал запах ярости тёмной охоты. Зверьё прищурив глаза и недовольно ворча начало расползаться по убежищам, норам, дуплам и пещерам. И только древний и злобный шестикрылый ургвар в луче рассвета продолжал лакомиться мощным крупом коня белой благородной масти, а заодно и питоном.

Солнце!

Медленно но уверено диск поднимался над горизонтом. На последним издыхании, еле переставляя лапки уставший мангустёнок вбежал в громадный цветастый куст, росший посреди огромной поляны. Мангуст лёг, прищурился, выставив светилу свою узкую пыльную мордаху. Ещё мгновение и он бы счастливо уснул, обессилено-сладко пустив слюну меж разжатых челюстей с молодыми белыми зубами. Но вдруг:

"А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!" - тряся сиськами через пресыщенную лучами солнца поляну пронеслась голая баба, бликуя ладными ляжками, испуская гладкими коленями и огромными глазищами солнечных зайцев. А за бабой: "э-э-э-э-э-э-э-э!" - болтая мотнёй, с встопорщенным в небо и лиловым от вожделения жезлом, с широко расставленными волосатыми руками, пронёсся голый Дрон Бутылкин. На полном ходу люди влетели в цветастый куст, и куст ритмично задёргался.

Время охоты - охота всем. Но человек - существо преимущественно созидательное.

Москва, 2005 г.
13 мая, пятница.