бандиты

Александр Елисеев

Власть и разбойный люд

Сегодня даже самый нерадивый и тупой школьник знает, что такое "коррумпированное чиновничество" и "организованная преступность". Общим местом стали рассуждения о срастании власти и криминала, которое многие считают основным содержанием т. н. "демократических реформ", начавшихся во второй половине 80-х годов прошлого века. Некогда талантливый режиссёр и неудачливый политик С. Говорухин даже снял фильм с довольно-таки характерным названием - "Великая криминальная революция".
Мы, однако же, рискнём утверждать, что нынешняя власть и нынешняя преступность имеют мало общего с настоящей властью и настоящей преступностью. Причём не только у нас в стране, но и во всех других капиталистических странах - как развитых, так и отсталых. По сути, они превратились в некие ипостаси крупного капитала, его специфические подразделения, выполняющие разные "деликатные" поручения финансово-промышленных групп. И разговор идёт даже не о подконтрольности "власти" и "криминала" плутократии, но об их мутации, превращении в некие капиталистические предприятия.
Возьмем современное западное государство. Представители аппарата управления здесь не просто подчиняются различным финансово-промышленным группам, но и сами являются предпринимателями - будущими или прошлыми. В странах западной демократии многим крупным государственным чиновникам после отставки обеспечены тёпленькие места в различных банках и корпорациях - часто на уровне председателей совета директоров или президентов. Такая "уния" представляет собой вполне узаконенную коррупцию. Тамошнему чиновничеству совсем не обязательно вступать в нелегальные связи с криминалитетом для обогащения. Это, правда, происходит, но, конечно, не имеет таких масштабов, как в России, где "цивилизованные" и "гуманные" формы грабежа ещё только утверждаются.
Многие видные западные управленцы или парламентарии сами работали на руководящих постах в предпринимательских структурах. В пример можно привести хотя бы известного французского премьера Помпиду, который до прихода к "власти" работал генеральным директором у Ротшильда.
Причём надо отдавать себе отчет в том, что положение ведущих управленцев в мире капитала не является положением наёмных работников, и они выступают в качестве второго эшелона крупной буржуазии. Поэтому крупный чиновник одновременно есть и крупный буржуа, пусть пока (или уже) только психологически.
Ещё более чётко выраженный буржуазный характер имеет современная преступность. Во-первых, она построена по принципу капиталистических монополий и пытается подчинить себе максимальное количество различной "криминальной" мелочи. Во-вторых, основной упор в криминальной деятельности теперь делается не на грабёж и воровство, а на нелегальную торговлю - оружием, наркотиками, проститутками, порнографией и т. д. В принципе "неофициальные" мафиози выполняют за официальные структуры ту грязную работу, которую тем делать не то, чтобы трудно, но просто неудобно. А капиталу и его "власти" крайне выгодно сохранять торговлю тем, что пользуется спросом в обществе, но не одобряется т. н. "общественным мнением". Грубо говоря, он имеет с неё долю. И это уже не говоря не о том, что мафиози активно занимаются и вполне легальным бизнесом.
Вот почему сверхмощные западные спецслужбы "не в состоянии" победить мафию. Все разговоры о том, что они не могут переступать через нормы правового государства рассчитаны, как понятно, на совершенно наивных людей, к которым, впрочем, приходится отнести подавляющее большинство обывателей. Когда нужно, западные "власти" молниеносно выходят за "правовой" и "демократический" формат. Следовательно, мафия просто-напросто охраняется "государством".
Здесь наиболее показательно трепетное отношение современной мафии к собственности как таковой. То есть она, конечно, не отказывается полностью от т. н. "преступлений против собственности", но главное внимание теперь уделяется бизнесу, основанному на принципе "не хочешь, не делай". Непримиримая борьба ведётся против "мелочёвки", среди которой большинство составляют именно воры и грабители. Против неё западное общество настроено непримиримо, тогда как мафия (при всём публичном осуждении) пользуется симпатией и уважается за "стильность", чему в немалой степени способствует её воспевание в кинематографе (чего стоит хотя бы "Крёстный отец"). Это и понятно, ведь "обычные" преступники, по большей части, покушаются на собственность, а к ней на Западе отношение трепетное. (Любопытно, что в современной России нет-нет, да раздаются не совсем явные, но всё же прослеживающиеся при желании похвалы мафии, которая-де "посадила на цепь отмороженных быков и обеспечивает безопасность простых граждан".)
В своё время западное общество прошло через страшнейшую либеральную "диктатуру закона", намного более страшную, чем любой тоталитаризм. Эта диктатура прививала уважение и страх к "священной" частной собственности, не останавливаясь перед чудовищными репрессиями, носящими форму уголовного преследования. Так, в Англии ещё в XIX веке детей вешали за кражу на сумму более 5 фунтов. В Соединённых Штатах человека могли официально, по закону выбросить из вагона поезда за неуплату проезда. Но что уж там говорить о воровстве или неуплате, если одно время даже просьба дать милостыню, то есть добровольно расстаться с микроскопической частью собственности, считалась уголовным преступлением! Такой подход сформировал чёткое и однозначное негативное отношение к "обычной" преступности, которого вовсе не было во времена средневековья и в более древние периоды.
В традиционном обществе, конечно, с преступниками боролись и боролись довольно жёстко, но показательно, что их "ремесло" не воспринимали как нечто совсем уж позорное и, более того, вполне чётко видели положительный аспект преступности.
Для доказательства обратимся к мифологии, где воровство часто приписывается самим божественным персонажам. Так, эллинские мифы рассказывают о том, как бог Гермес украл коров у Аполлона. Соответственно, это мудрейшее и хитрейшее божество считалось покровителем всего воровского мира.
Славянский аналог Гермеса Велес, бог жрецов, поэтов и торговцев, также подвизался на ниве воровства, похитив не только коров, но и все воды вселенной. Удерживая добычу, он вступил в противостояние с богом воинов Перуном, освободившим захваченное в ходе глобальной "полицейской операции" с использованием "спецсредств" - грома и молнии.
В сказках, являющихся результатом остаточного влияния древней мифологии, воровство также часто приписывается "положительным" персонажам или имеет благое значение. Так, в сказке "Семь Симеонов" царь вопрошает семерых братьев об их профессии. Все называют профессии уважаемые и полезные, и лишь один признаётся, что его специальностью является воровство. И вот как раз именно он оказывается наиболее полезен царю, украв для него невесту. Уже после смерти царя вор становится её мужем. В своё время кн. Е. Н. Трубецкой, философ и мистик, сделал одно очень интересное замечание: "Сочувствие к воровству и вору замечается не в одних только сказках низшего сорта: воровством промышляют и сказочные герои более высокой категории, богатыри и царевичи. Юная аудитория, которая восхищается, например, сказкою о Иване Царевиче, не отдаёт себе отчёта в том, что любимые подвиги этого и многих других героев - добывание жар-птицы, гуслей-самогудов и прекрасной царевны, большей частью основаны на воровстве" (""Иное царство" и его искатели в русской народной сказке" ).
Многие испытают некое искушение "свалить" все эти уголовные мотивы на "безнравственность" язычества, учитывая то, что фольклор имеет языческие корни. Однако, своего высшего пика "сакральная уголовщина" достигает именно в христианстве. Согласно Евангелию, первым в рай, путь в который был открыт крестной жертвой Христа, вошёл не какой-нибудь ветхозаветный праведник, но разбойник, распятый вместе с Ним и выступивший против Его поношения. (После грехопадения Адама и до воскресения Христа райские кущи были закрыты для всех - и для праведников, и для грешников.) Этому уголовнику Св. Афанасий Александрийский посвятил следующие строки в своём "Слове на великий пяток": "О, разбойник, защитник правды! О, разбойник, более честный, нежели Адам, в творении более верный, нежели праотец в раю! Тот, неблаговременно простерши руку к древу, лишился приобретения, а ты, благовременно простерши руки на кресте, приобрел потерянный рай…О ты, учитель законного разбойничества для людей! О, ты, научивший похвальному разбойничеству! О, ты, желанного воровства руководитель!".
И в этом евангельском сюжете, и в комментариях к нему твёрдо проводится мысль о том, что и разбойник может стать самым первым, из чего логично было бы предположить наличие в разбойнике и разбойниках неких весьма положительных качеств.
Таковыми качествами, несомненно, следует считать их смелость и удаль, желание "жить, рискуя" (Ф. Ницше). Храбрость и широта натуры - вот то, что всегда (и особенно в старину) привлекало людей в грабителях и ворах - отсюда и романтизация уголовщины, создание образов благородных разбойников, не стремящихся к стяжанию, а желающих получить независимость от повседневного труда и материального накопления. Действительно, классический тип "разбойника" - "весёлый и хмельной" атаман, который "ничего не пожалеет" и "буйну голову отдаст". Здесь сразу вспоминается шукшинский вор Егор по кличке "Горе", искренне утверждавший, что он "деньги эти паршивые" "вполне презирает". Таковой образ безусловно отличается от наиболее распространённого образа современного "бандоса", являющегося наёмным работником при каком-нибудь предприимчивом авторитете, рассматривающем криминал как доходный бизнес.
Своими положительными качествами разбойник сближается с воином, жизнь которого также сопряжена с риском и который также далёк от тяги к материальному накопительству. И разбойник, и воин основывают свою деятельность именно на силе, они требуют прямого подчинения и всеми силами пытаются обеспечить его. Они практикуют т. н. "внеэкономическое принуждение", отличное от различных буржуазных манипуляций.
Теперь необходимо вспомнить о том, что власть и государственность выросли именно из военной организации. Среди всех определений сущности государства наиболее лапидарным и метким нам представляется определение К. Маркса, заявившего, что государство есть вооружённые отряды людей. Действительно, изначально государство формировалось на основе дружины, подчиняющейся военному вождю. Власть последнего и стала публичной властью, зависящей не от воли производителей и торговцев, а от самой себя и от Божественного начала. Такая власть и является настоящей властью (чьё понятие имеет один корень со словами "воля" и "владение"), её не ограничивает ничто из земных реалий, она самодостаточна и абсолютна. Возникшая из воинской среды, такая власть ставит во главу угла силу, понимаемую не только как физическое насилие, но и как высший авторитет, легитимно требующий безусловного подчинения. Нынешняя же власть, как говорилось выше, больше напоминает коммерческую фирму.
Невольно возникает предположение о том, что источник происхождения власти и "разбойничества" один и тот же. Государство ведь у разных народов существовало не всегда, и были периоды, когда они находились в безгосударственном состоянии. В указанный период не могло быть ни чётко определённых законов, ни тех, кто бы их нарушал или же защищал. Но могли быть и были "люди длинной воли" , для которых неприемлемой казалась повседневность общинной жизни с её физическим трудом и накопительством. Наиболее смелые и активные общинники объединялись в особые мужские союзы, имеющие подчёркнуто воинский характер. Это ещё были не дружины, являющиеся инструментарием военного вождя и источником пополнения родовой аристократии. Скорее всего, указанные союзы представляли собой корпорации воинов-побратимов, стоящие над общинной организацией, но не порывающие с ней. Они выстраивали над старой кровнородственной общиной новую - создавая своим побратимством новые родственные связи, ещё более крепкие. Выражение "воинское братство", столь часто и бездумно употребляющееся в современной литературе и публицистике, имеет и свой буквальный смысл - войско как таковое создавалось именно в качестве братства. И на первых порах это братство являло собой нечто среднее между регулярной армией и разбойничьей шайкой. Иного и быть не могло в отсутствие, выражаясь по-современному, прочной правовой базы.
Постепенно это братство стало теснить родовых старейшин и создавать некую организацию военно-политического характера - дружину, объединённую вокруг военного вождя. В рамках мужского союза происходило усиление "регулярного" элемента, стремящегося ввести жизнь своего племени в формат эффективного управления. Естественно, что такое усиление не могло устраивать многих побратимов, видевших смысл жизнь исключительно в неподчинении общественному авторитету. И если из регулярного элемента выросла дружина и власть, то из элемента "иррегулярного" произошли разбойничьи шайки.
Процесс распада изначального воинского братства протекал постепенно и противоречиво. Было достаточно и тех, кто желал законсервировать прежние отношения. Они продолжали жить автономными корпорациями, которые хоть и были связаны со своим племенем и государством, но всё-таки находились в некотором отдалении от него. Таковыми корпорациями были, к примеру, викинги и варяги. Последних совершенно зря отождествляют с первыми. "Повесть временных лет" расселяет варягов от "пределов Симовых" до "земле Агнянской и Волошской". Историческая география давно уже установила, что предел Симов есть Волжская Булгария, а агняне и волохи - датчане и франки. Следовательно изначальное месторасположение варягов надо искать на территории южного берега Балтийского моря, на котором во времена Рюрика и Олега жили западнославянские племена, в число коих входило и племя вагров-варнов-варинов, считающееся наиболее преуспевшим в мореплавании. Варяги, оставившие столь яркий след в древнерусской истории - это выходцы из балто-славянских земель, объединившиеся в военную корпорацию, представители которой предлагали свои услуги разным правителям (славянским и византийским), но сами не связывали своей судьбы ни с одним из государственных образований.
Ещё одним мужским воинским союзом были русы. Так именовали не только различные славянские племена, но и тех воинов-славян, которые жили пиратством, грабежом восточных судов. Арабы очень много писали о т. н. "острове русов" (Русии), чьи обитатели не занимались ни земледелием, ни скотоводством, ни ремеслами, а грабили соседей и торговали полученной добычей. Русия имела ряд типично криминальных черт. Так, её жители порой не доверяли друг другу, подозревая даже и товарищей своих в попытке присвоить чужое имущество. Вместе с тем, русов-пиратов вовсе не следует считать обычными ворами и разбойниками, они подчинялись русскому кагану в Киеве, а "Русская правда" описывает их как социальную группу, имеющую отношение к дружине. (Более подробно см. А. Елисеев. Древние русы - народ и "каста" // Русь и варяги. М., 1999. В электронной версии: "Русы - люди меча".)
Близость острова русов к странам исламского Востока и Хазарии, а также анализ некоторых его географических особенностей, позволила ряду авторов, среди которых находится и такой авторитетный исследователь как академик О. Н. Трубачёв, локализовать Русию где-то в районе Азовского моря и Дона. Позже, уже во времена Киевской Руси европейские хронисты помещали здесь неких сверхвоинственных бродников - особый "род русских, который не знает страха смерти". А ещё позднее на Дону возникнет один из самых мощных казачьих центров.
Казаков, изначально представлявших собой анархическую вольницу, вне всякого сомнения, нужно считать "реликтом" охарактеризованных выше мужских союзов. Действительно, изучая историю казачества XVI-XVII вв., испытываешь серьёзные затруднения: с одной стороны, перед тобой разбойники и анархисты, а с другой - патриоты и искренне православные люди. Запорожская Сечь вообще представляла собой нечто вроде рыцарского ордена, о чём много и убедительно писал Р. В. Багдасаров в своём интереснейшем исследовании "За порогом" ("Волшебная гора", Вып. IV, М., 1996). Любопытно, что с конца XVIII века и вплоть до февраля 1917 года казаки, некогда бывшие разбойниками и "анархистами", являлись одной из вернейших опор Трона.
Такова диалектика традиционного общества. В людях, сделавших риск основой своей жизни, всегда может реализоваться государственническое начало, причём более полно, чем у "добропорядочных обывателей" - грекосеев и свинопасов. В качестве совсем уже яркого примера приведём Ермака Тимофеевича, бывшего вначале лютым разбойником и грабителем, а затем ставшего государевым человеком, покорителем Сибири и национальным героем России. Если же посмотреть за границы Руси, то едва ли менее ярким примером будет бывший пират адмирал сэр Френсис Дрейк и подобные ему.
Во время русско-японской войны 1904-1905 годов, после Цусимской катастрофы, японцы высадили на Сахалин десант в две дивизии. Им оказали упорное и героическое сопротивление три тысячи местных каторжников. И намного позже, уже во времена второй мировой, изрядный героизм был продемонстрирован уголовниками из штрафных батальонов. Этих людей никто не принуждал воевать, и у них было намного более шансов выжить именно в лагере, чем в мясорубке 1941-1942 годов, в которой не жалели и "обычных" солдат.
Конечно, мы вовсе не собираемся отрицать необходимость жёсткой борьбы с преступниками всех мастей. И, заметим опять, в традиционном обществе её вели - при этом не менее, а даже более эффективно, чем ныне - во времена международных наркокартелей и министров-мафиози. Но в том то и дело, что это была не борьба с преступностью, а борьба с преступниками. Наши предки знали - преступность не искоренишь, как не искоренишь, к примеру, смерть и прочие последствия грехопадения. Это в наше время много говорится о "социальных корнях преступности" (как тут не вспомнить иронии Достоевского по поводу "среды", которая "заела"!), а раньше отлично понимали, что её корни гораздо глубже. Противостояние преступникам более напоминало военно-спортивную игру, только финал его был, мягко выражаясь, несколько иным. Вообще, для традиционного общества, часто упрекаемого в нетерпимости и дикости, был характерен сдержанный и спокойный подход к различным социальным конфликтам, в том числе и вооружённым. Вот, что писал по этому поводу Ю. Эвола: "…Совершенно не обязательно возбуждать ненависть, ярость, злобу… Подобные чувства в глазах истинного воина ублюдочны; он не нуждается ни в столь низменных чувствах, ни в экзальтации, порождаемой пропагандой, спесивой риторикой и ложью. Подобные явления возникли, когда на смену людям, воспитанным свободной аристократической, воинской или военной традицией, пришли "народные армии" коллективистского типа… Чтобы сдвинуть массу с места, её необходимо опьянить или обмануть, что отравляет войны эмоциональными, идеологическими или пропагандистскими факторами, которые и придают ей отвратительный характер. Традиционные государства не нуждались в подобных методах… Война имела ясные и положительные цели и велась, условно говоря, с холодной головой, безо всякой ненависти и презрения между противниками" ("Люди и руины" ).
Вряд ли можно осмыслить современные реалии в полной мере, не возродив традиционного мироощущения, основанного на "диалектическом" соединении горячей огненной веры и солнечного олимпийского спокойствия.

ноябрь 2002 г